Сибирочка (сборник) - Страница 77

К оглавлению

77

Я молчу…

Ах, как это ужасно – стоять и молчать в то время, как языку так и хочется рассказать все то, что он знает, от слова до слова! Но я молчу… Молчу как истукан, как немая.

– Кто был Иосиф? – совсем уже строго спрашивает теперь батюшка.

Капельки пота выступают у меня на лбу. Щеки делаются сначала белыми, как бумага, потом красными, как кумач.

– Иосиф… Иосиф… – лепечу я, захлебываясь, и делаю круглые глаза. – Иосиф был царь…

– Царь? – удивляется батюшка. – Вот так удружила! А не сын ли царя? – прищурив на меня глаза, что означало у него высшую степень недовольства, спрашивает он снова.

– Ну, сын царя! – отвечаю я бесшабашно.

Японка даже на стуле привскочила. Надо сказать, что история с красной книжечкой давно объяснилась; Жюли откровенно призналась, что книжку унесла и сожгла она, и Зоя Ильинична снова засчитала меня прежней хорошей ученицей. Поэтому она очень удивилась, что хорошая ученица, знавшая всегда отлично уроки, отвечает, да еще таким тоном, какую-то чепуху.

И батюшка удивлен, и начальница. Она даже в лице изменилась, покраснела немного и смотрит на меня такими грустными-грустными глазами.

– Ну-с, что же сделал этот царь, или сын царя, по-вашему, Иосиф? – снова спрашивает батюшка и прищуривается сильнее.

– Он продал братьев в неволю, – отвечаю я храбро, даже не сморгнув.

Кто-то фыркает за моею спиною. Кто-то закашливается, стараясь удержать бешеный прилив хохота.

Но батюшка остается спокойным, и если он сердится, то этого совсем не заметно на взгляд.

– Как продал? – снова задает он вопрос. – Всех двенадцать продал разом?

– Всех двенадцать разом! – вру я без запинки.

Японке положительно делается дурно в эту минуту.

– Иконина, опомнитесь! – кричит она не своим голосом и, налив себе воды из графина, выпивает весь стакан залпом.

Класс не может сдерживаться больше. Девочки захлебываются от хохота, не будучи в силах удержаться.

И вот весь этот шум покрывает тихий, но внушительный голос Анны Владимировны:

– Иконина, стыдись! Я считала тебя хорошей, прилежной девочкой, а между тем оказывается, ты ничего не знаешь!.. Это возмутительно!.. Ты будешь наказана. Оставьте ее на три часа по окончании уроков, – обратившись к Японке, говорит начальница.

Вся обливаясь потом, я иду и сажусь на свое место.

– Бедная Леночка! Что сделалось с тобой! – сочувственно шепчет мне на ухо Жюли и крепко сжимает мои похолодевшие пальцы.

Ни Жюли, ни другие, конечно, не догадываются, что я сама желала быть оставленной после уроков и что я вполне довольна.

Пока все устраивается, как я хочу. Я скоро, скоро увижу вас, бедные, милые мои Никифор Матвеевич и Нюрочка.

Глава XX
Наказанная. – В путь-дорогу. – Потерянная записка

Серые стены… серые доски… серые окна и серый, ненастный день, заглядывающий в эти окна, не могут, конечно, способствовать хорошему расположению духа. К тому же неизвестность мучает меня: что-то делается там у моих друзей в скромном маленьком домике на окраине города? Жив ли еще добрый Никифор Матвеевич, которого за наши с ним две встречи я успела полюбить, как родного?… А тут еще сиди и жди условного часа, когда сторож Иваныч придет в класс и объявит мне, что уже шесть часов и что срок наказания кончен. И тогда… тогда…

Но часы идут так медленно, так ужасно медленно… Я сижу около двух часов, я слышала, как било пять за дверьми, а мне кажется, что около суток я провела одна в этом скучном, пустом и неуютном классе.

От нечего делать я начинаю считать квадратики на паркете. Один… два… три… четыре… Но дойдя до двадцатого, спутываюсь; в глазах начинает рябить, и я бросаю это занятие.

А на дворе-то что делается!.. Господи Боже!

Темно, ни зги не видать… Метель так и кружит, так и кружит…

Как-то я дойду?

Если бы у меня были хоть карманные деньги, можно было бы нанять извозчика. Но денег мне не дают на руки, а те, что остались после мамочки, Матильда Францевна велела опустить в копилку.

А что, если за мной придет Дуняша или Бавария? Побоятся такой непогоды и явятся сюда. Тогда прости-прощай всему!

Я даже губы стиснула и застонала, точно от боли, при одной мысли об этом. Но нет; вряд ли кто догадается прийти сюда. В шесть часов у нас в доме обедают, и Дуняше приходится помогать Федору прислуживать за столом, а Бавария… Мы слишком близко живем от гимназии, для того чтобы Бавария могла побеспокоиться на мой счет! Разве я не смогу пройти одна две улицы и переулок?!

Раз… два… три… – раздалось мерными ударами за дверью – четыре… пять… шесть!..

Шесть часов!.. Дождалась… Слава Богу!

Вошел Иваныч.

– Пожалуйте, птичка, из клетки, – ласково улыбаясь, пошутил он. (Иваныч был славный старик, любил нас, маленьких, и всегда жалел наказанных.)

– Не будете проказничать больше, а?

– Не буду, Иваныч, – через силу улыбнулась я и, вся замирая от волнения, спросила прерывающимся голосом: – Что, Иваныч, пришел кто-нибудь за мной?

Ах, каким долгим-долгим показалось мне время, пока добрый старик не ответил:

– Никого, кажись, нет. Никто не приходил.

«Никого нет! Никто не приходил! – запрыгало и заплясало что-то внутри меня. – Хоть в этом удача, слава Богу! Никто не помешает мне тотчас же пуститься в путь!»

Быстро сбежала я с лестницы, надела теплый бурнус, капор и калоши и со всех ног бросилась к дверям.

– Постойте, постойте, барышня! Книжечки-то и забыли! – крикнул мне вслед Иваныч.

– Нет, нет, книг я не возьму сегодня с собою. Я все уроки выучила! – солгала я чуть не в первый раз в моей жизни и тут же густо покраснела до корней волос.

77